Меньше некуда: Ничего не найдено

Меньше некуда | Наука и жизнь

Вы думаете, что одноклеточные организмы не умеют ничего, кроме как плавать в мутной воде и есть друг друга? Тогда доктор биологических наук Денис Тихоненков из Института биологии внрутренних вод РАН расскажет вам, как благодаря простейшим  можно будет лечить генетические болезни, как они помогают планете справляться с глобальным потеплением и ещё много интересного из жизни этих необычных существ.

Амёба обыкновенная (Amoeba proteus). Илл.: Berkshire Community College Bioscience Image Library/Wikimedia Commons.

Открыть в полном размере

‹

›

Когда-то мы с детьми взахлёб читали книгу Уильяма Джойса «Лифмены и добрые смелые жуки», покорившую своим нетривиальным взглядом на мир. Сюжет книги таков: одержимый безумной на первый взгляд идеей профессор полжизни доказывает всему миру, что рядом с нами существует невидимый невооружённым глазом мир крошечных, но вполне разумных существ. И оказывается совершенно прав. Они есть — и так же, как мы, они страдают, негодуют, любят, ненавидят… Их жизнь, так разительно похожая на нашу, в то же время совершенно другая: в силу крошечных размеров обитатели этого мира существуют по иным физическим законам. Читая эту книгу, я испытала чувство сомнения — а что, если это не такая уж фантастика? Ведь то, что мы не видим каких-нибудь существ из-за их микроскопического размера, совершенно не значит, что их нет. Вот об этом «невидимом» мире и его удивительных обитателях мы расспросили д.б.н. Дениса Викторовича Тихоненкова, руководителя группы протозоологии Института биологии внутренних вод РАН.

— Денис Викторович, что такое протозоология?

— Это наука, которая изучает одноклеточных простейших — организмы, которые имеют ядро, но при этом состоят из одной клетки.

— А ведь кому-то это может показаться неинтересным: вы не можете взять это существо на руки, рассмотреть, как оно ползает, питается, ведёт себя.

— Наоборот — с таким невидимым миром работать очень интересно. Он полон тайн и загадок, и каждый раз ты открываешь в нём что-то новое, удивительное. Наблюдая их в микроскоп, чувствуешь свою причастность к этому миру.

— А насколько маленьким в принципе может быть живой организм? Существует ли какой-то предел размера одноклеточных?

— Жгутик клеток имеет толщину 200 нанометров, микротрубочки — 24 нанометра, а толщина клеточной мембраны — 7–8 нанометров. Представьте, что такой тончайшей мембраной окружён мельчайший пузырёк. Тоньше из-за своего молекулярного строения мембрана уже не может быть. Существует предел как мельчайшим, так и большим размерам. Дерево, достигшее определённой высоты, обрушивается под тяжестью своего веса. Также же и у животного, достигнувшего критической массы, пережмутся сосуды, и оно погибнет. Простейший микроорганизм тоже может существовать лишь в пределах определённых параметров, заданных природой.

— Как вышло, что вы решили заняться изучением мира существ, невидимых невооружённым глазом?

— Пришёл в эту область я относительно случайно, благодаря своему научному руководителю. Когда в университете пришла пора писать дипломную работу, я попал сюда, в Борок, на дипломную практику. Это было в 2002 году. Исследования меня совершенно захватили, и с тех пор я здесь. Для молодого человека возможности заниматься наукой тут открываются немалые, и я видел на примере старших коллег, чего они добились, в том числе на международном уровне. Публикации, поездки, экспедиции — это полноценная жизнь больших учёных, к чему я всегда стремился.

Доктор биологических наук Денис Викторович Тихоненков, руководитель группы протозоологии Института биологии внутренних вод РАН. Фото: Андрея Афанасьева.

— Итак, мир крошечных существ — он более или менее разнообразен, чем наш, видимый мир? Какой он?

— Да, он более разнообразен и не менее сложен. Все мы проходили в школе, что существуют царства животных, растений, грибов и протистов, но сейчас вся эта устоявшаяся классификация пересмотрена. По данным молекулярной филогении, в природе есть и другие царства. В настоящее время уже открыто порядка двадцати различных эволюционно независимых групп простейших, которые гораздо менее родственны друг другу, чем, например, растения и животные. Это двадцать различных царств, и почти все представлены исключительно одноклеточными, а растения, животные и грибы — это всего лишь маленькие веточки, которые отходят от эволюционного древа тех или иных простейших.

Мы видим огромное эволюционное разнообразие неродственных групп, которые произошли от какого-то общего предка миллиарды лет назад, разделились и ушли в своём уникальном эволюционном направлении. Одни из этих ветвей дали начало многоклеточным организмам — грибам, растениям и животным, а другие так и остались одноклеточными. Мы их наблюдаем, открываем всё новые виды разных эволюционных линий, они имеют разную молекулярную организацию, разный метаболизм, физиологию, и их роли в экосистемах отличаются.

— И какая это может быть роль?

— Например, они все по-разному питаются. Кто-то осуществляет фотосинтез, как зелёные растения, кто-то поедает бактерии, кто-то — друг друга, кто-то перерабатывает растворённую органику, кто-то питается детритом (мёртвое органическое вещество — прим. ред.). Они занимают огромное разнообразие экологических ниш и тесно связаны между собой, вступают в симбиоз с бактериями — с прокариотами, обмениваясь с ними элементами метаболизма. Простейшие заражаются вирусами и так же, как мы с вами, могут болеть и погибать. Все эти процессы требуется изучать, чтобы понять, как устроен мир одноклеточных, поскольку это начальное звено функционирования всех экосистем.

— Кроме понимания того, как всё это устроено, что это нам даёт в практическом смысле?

— Чем дольше мы работаем, тем больше открывается потенциальных возможностей для людей. Простейшие считаются перспективным объектом биотехнологий. Например, они могут вырабатывать нужные человеку вещества: биотопливо или соединения, которые используются в фармацевтике для производства лекарств. Это могут быть и вещества для биологической защиты. Все эти перспективные технологии сейчас находятся на начальном этапе разработки, и ясно, что здесь требуется тесная связь фундаментальной науки и практики. Одна лаборатория мало что может тут сделать. Мы можем расшифровать геном, но мы никогда не будем синтезировать медицинский препарат на основе знаний о тех белках, которые зашифрованы в этом геноме. Это удел компетенций других лабораторий и организаций.

— Слышала, что на основе ваших разработок скоро может появиться лекарственный препарат от малярии, это правда?

— У малярийных паразитов и родственных им простейших, которых мы изучаем, есть клеточная структура — апикопласт, это редуцированная пластида. Когда-то предки этих паразитов были безобидными водорослями, которые перешли к паразитическому образу жизни, в результате чего у них редуцировался фотосинтетический хлоропласт, который превратился в апикопласт. Он выполняет важные для клетки функции — в частности, отвечает за синтез жирных кислот. Так вот, этого апикопласта нет в клетках животных и человека. Знание о белках, которые входят в этот апикопласт, позволяют создать медицинские препараты, которые будут действовать избирательно на белки этой органеллы, убивая клетки паразитов, но никак не затрагивая клетки хозяина — человека или животного. Насколько мне известно, в данный момент продолжаются работы по созданию такого препарата.

— У вас недавно вышла статья в Nature  на тему, как с помощью простейших можно попытаться исправить «неправильные» мутации в геноме человека. Расскажите, в чём суть этой работы.

— Все мы в школе слышали такое понятие, как «генетический код». Мы знаем, что белки состоят из множества аминокислот, а аминокислота кодируется тремя нуклеотидами, и это очень консервативно в случае многоклеточных организмов. А для одноклеточных ситуация другая — у них имеются очень разнообразные исключения в генетическом коде. Они могут те же аминокислоты кодировать сочетаниями других нуклеотидов. С точки зрения человека это кажется сверхъестественным процессом, который не укладывается ни в какие классические модели, но простейшие как-то выживают и прекрасно себя чувствуют. Расшифровывая их геномы, мы можем понять, как ещё возможно закодировать те или иные аминокислоты или белки, как устроены процессы репликации в клетках простейших, и всё это в конечном счёте может быть использовано в генетической инженерии — в исправлении вредных последовательностей нуклеотидов, приводящих к мутациям, ещё на стадии эмбриона человека.

— А это не опасно —  вот так вмешиваться в святая святых, в ДНК человека?
— Это может быть опасно. На этом пути неизбежны сомнения и ошибки, но потенциальная польза перевесит все негативные моменты. Поначалу всё страшно. Когда древний человек добыл огонь, его это тоже пугало. Когда появился первый автомобиль, тоже было много страхов. Но прогресс неотвратим, и наши исследования обязательно приведут к тому, что люди научатся исправлять генетические дефекты.

— Можно ли их считать ошибками природы?

— С точки зрения человека — да, это ошибки. С точки зрения природы никаких ошибок нет, и всё, что существует, может существовать. Но для нас как биологического вида, который хочет сохранить себя в неизменном состоянии, это невыгодно.

— Может быть, наоборот, такие дефекты — это некий отбор, который способствует усилению вида в целом? И в этом случае, борясь с дефектами, мы ослабляем себя как вид?

— Когда мы всё это делаем, мы думаем не об эволюции, а о том, как нам жить лучше, как повысить качество своей жизни. Когда мы изучаем генетический код или геном простейших, такие вопросы себе вообще не задаём. Мы лишь вставляем свой кирпичик в фундаментальную науку, и неизвестно, пригодится ли он. Но хочется верить, что пригодится. Зачастую то, что кажется незначительным, со временем выстреливает научным прорывом. Когда Ньютон открыл закон всемирного тяготения, это никому не показалось сколько-нибудь интересным. Его считали лодырем и лентяем. Да он и сам не предполагал, что на основании этого закона Циолковский изобретёт космическую ракету, которая покинет пределы Земли. Да и Циолковского с его идеями космических ракет многие современники считали сумасшедшим.

— У вас ещё ведётся климатическая программа. Здесь масштаб проблем несколько больше, чем в случае с простейшими… Как так получилось, что вы занялись ещё и темой, связанной с глобальным потеплением?

— «Карбон» — это часть популярной сейчас климатической программы, за которую всерьёз взялись политики разных стран. И мы только что приняли участие в открытии карбонового полигона в Тюмени. Возможно, в скором времени возникнет ситуация, когда все выбросы парниковых газов будут жёстко контролироваться в разных странах, и каждая страна будет иметь годовые квоты на выбросы продуктов, приводящие к парниковому эффекту. Страны, которые выбрасывают больше таких газов (например, Китай или США), будут платить карбоновый налог. А страны, которые не выработали свою квоту, смогут этой квотой торговать. В нашей стране создаются карбоновые полигоны, чтобы на разных типах экосистем вычислить потоки парниковых газов и понять, очищает Россия планету или наоборот.

— И что же выясняется?

— Пока что считается, что благодаря огромной площади сибирских лесов и болот можно составить грамотное обоснование, что Россия больше поглощает углекислого газа, чем выделяет, и поэтому может торговать своими квотами.

— И всё же, а каким образом здесь могут пригодиться ваши исследования одноклеточных?

— В Тюменском университете мы открыли лабораторию, которая называется AquaBioSafe. Дело в том, что водные экосистемы, изучением которых занимается наш институт, вносят большой вклад в формирование потоков углерода. В основном это касается болотных экосистем, занимающих в Сибири огромные природные площади. В них откладывается углерод из атмосферы в виде торфа, тем самым атмосфера очищается, но в то же время, из болот может выделяться метан, который является гораздо более сильным парниковым газом, чем окись углерода.

Такой своеобразный процесс, как дыхание болот, требуется изучать не только с фундаментальной точки зрения. Болота могут дать нам понимание того, как изменялся климат в прошлом, и что представляет собой нынешнее потепление климата. Это нашумевшая тема, но до сих пор нет единой точки зрения, какую роль здесь играет антропогенный фактор. Проблема в том, что погодные изменения измеряются слишком короткое время, максимум пару сотен лет, и не могут дать нам чёткого ответа на этот вопрос. А может быть, человечество переоценивает свои возможности, и нынешнее потепление сменится похолоданием, как уже не раз бывало в геологической истории?

Все эти процессы хотелось бы отследить, и здесь могут помочь болота, поскольку торф в них откладывается на глубину до нескольких десятков метров, а с помощью радиоуглеродного анализа можно определить возраст того или иного пласта. Таким образом, мы устанавливаем, какому пласту 500 лет, какому тысяча, а какому две. Параллельно с этим можно провести споро-пыльцевой анализ и установить, какие растения произрастали на данной территории в то или иное время. В этих же слоях торфа можно обнаружить и раковинки простейших.

— Наконец-то мы к ним снова вернулись!

— Да, это раковины амёб или тестаций, которые служат очень хорошими индикаторами влажности. По таксономическому составу раковин амёб в том или ином геологическом пласте можно судить о влажности территории в тот или иной момент, а через это проводить климатические реконструкции — выяснять, как изменялся климат на этой территории в течение последних тысяч лет.

— Почему для этого нельзя использовать ваши болота, а надо ехать в Сибирь?

— Сибирские болота прошли длительную историю развития, там огромные территории, сотни тысяч квадратных километров, поэтому такая работа там наиболее эффективна и интересна.

— Насколько я понимаю, болота — это вообще неисчерпаемый кладезь научной информации. Вы изучаете простейших, геофизики находят в торфе космическую пыль, палеонтологи обнаруживают там ценные ископаемые организмы, археологи – ценные исторические памятники.

— А ещё в болотах депонируется ртуть, что ценно для биологов. С их точки зрения болота считаются рефугиумами — заповедниками стабильной экосистемы, где в неизменном виде могут сохраняться многие виды, рассказывающие нам об экологических нишах данных территорий.

— Понятно, что многие простейшие одноклеточные ещё неизвестны науке, и на этом пути вас ждёт не одно открытие. А могут ли существовать настолько крошечные организмы, что вы просто не сможете их увидеть с помощью своей техники?

— Оптически мы можем увидеть существа с самыми маленькими размерами с помощью электронных микроскопов. Трудности заключаются в другом — в том, что существенная часть неоткрытого разнообразия, которая может быть на порядки больше того, что мы знаем, представлена редкими видами, которые трудно обнаружить. Тут надо смотреть очень много проб, что зачастую человеку не под силу. Они, например, могут существовать в специфических условиях, и когда мы их оттуда извлекаем, они сразу погибают.

— Что вы чувствуете, когда видите в микроскоп новый организм, о существовании которого раньше никто не знал? Радость, удивление, умиление, охотничий азарт?

— Наверное, это эйфория и одновременно волнение. Хочется сразу понять, что это за простейшее и имеет ли оно какую-то эволюционную или практическую важность, досконально изучить, секвенировать ДНК. Когда видишь что-то новое, начинаешь листать литературу, искать сходство с чем-то уже известным. Так можно просидеть до ночи, а с утра пораньше опять спешишь на работу: как он там, не погиб ли? Это ни с чем не сравнимые ощущения.

— Не может ли здесь быть какой-то опасности, как в американском блокбастере «Живое», когда участники миссии на Марс разморозили микроорганизм, который стремительно эволюционировал и всех уничтожил?

— Мы нашли в Карском море микроорганизмы, родственные некоторым тяжёлым инфекционным агентам, обнаруженным ранее в Китае. С одной стороны, лучше их не трогать — пусть себе живут в воде и как можно реже контактируют с человеком. С другой стороны, рано или поздно настанет момент, когда нам всё равно придётся с ними столкнуться. Особенно это актуально сейчас, на фоне процессов глобального потепления. Так, наверное, лучше изучить их заранее, чтобы знать, к каким опасностям надо быть готовыми, и встречать их во всеоружии. Поэтому ответ — да, может быть опасно, но тем более надо всё это изучать и систематизировать.

Меньше некуда | Forbes.ru

Специалист по нанотехнологиям Джеффри Бринкер изобретает поразительные материалы вроде тонких трубок, поддерживающих деятельность живых клеток вне организма

Каждое утро Джеффри Бринкер встает в полшестого и делает капучино для себя и своей жены. Из окон спроектированного ими дома у склона гор открывается панорама города Альбукерке и простирающейся за ним оранжево-розовой пустыни. Каждая приготовленная здесь порция кофе столь же продумана, как вид из окна. Заваривая кофе, Бринкер объясняет, что если зерна помолоть слишком грубо, то кофе получится неароматный. А если перестараться, напиток будет казаться подгорелым. Чтобы сделать молочную пенку, Бринкер на несколько секунд касается поверхности молока носиком подающего пар крана, уверяя, что он сжимает воздух в маленькие пузырьки наподобие «эффекта Вентури». Чем меньше пузырьки, тем более стойкая получится пена. «Именно поэтому я ненавижу Starbucks: там просто жмут на кнопку, и все делает машина. Они даже не понимают, как все это происходит», — говорит он.

Бринкер — один из лучших на планете ученых в области нанотехнологий, занимает пост профессора химии Университета штата Нью-Мексико и разрабатывает невероятно сложные материалы. Многие из них строят себя сами. Примеры? Защитная оболочка, которая несколько месяцев сохраняет живыми извлеченные из тела клетки, питающиеся слоем жира. Или идеальная сетка с порами в 3 нанометра, используемая для фильтрации отдельных аминокислот в процессе выстраивания ДНК (1 нанометр примерно равен ширине спирали ДНК). Министерство энергетики США выделило лаборатории Бринкера — совместному предприятию университета и фирмы Sandia National Laboratories — $2 млн на разработку наноструктур, способных очищать воду и выделять парниковые газы типа диоксида углерода из выбросов работающих на угле электростанций. ВВС США дали еще миллион на разработку защитного покрытия, предотвращающего коррозию металла. Национальный институт здоровья выделил $400 000 на адаптацию полученных Бринкером наноструктур к нуждам фармакологии и здравоохранения. General Motors платит лаборатории Бринкера за разработку пленок, используемых в топливных элементах.

«Он провидец, — говорит бывший студент Бринкера Бернд Смарсли, ныне профессор физической химии Университета Гиссена в Германии. — И эта способность приводит его к идеям, до которых не могли дойти «обыкновенные» ученые». А Эрик Карнс, один из аспирантов Бринкера, добавляет: «В большинстве случаев требуется несколько минут только для того, чтобы понять суть высказанного Джеффом предположения».

При этом в отличие от многих ученых Бринкер ведет жизнь демократичного университетского преподавателя — открытого к общению и наделенного чувством юмора. Недавно на одной лекции он сравнил строение аэрогеля (твердое тело с крайне низкой плотностью) с толпой пьяных французских матросов, ищущих бордель в Марселе. Каждую неделю Бринкер со своими аспирантами совершает 25-километровую прогулку на велосипедах. В студенческих футбольных матчах порвал себе две связки. А по улицам Альбукерке профессор передвигается на турбированном Mini Cooper с шестискоростной коробкой передач.

Яркая звезда Бринкера на научном небосклоне взошла в начале 1990-х, когда он выпустил книгу о sol-gel, загадочном веществе, которое могло быть использовано для создания самых легких материалов, известных человечеству. Sol-gel является коллоидом, или, другими словами, принявшей форму геля жидкостью с равномерно распределенными в ней твердыми частицами (как молоко). Такие вещества используются для утолщения шин, для предотвращения образования комков в пищевом соусе и даже для защиты марсоходов от значительных перепадов температуры. С 1984 года Бринкер получил 28 патентов, опубликовал 40 научных работ, на которые часто ссылаются, и получил несколько наград, в том числе премию памяти Э. О. Лоуренса, высшую награду Министерства энергетики США.

Не подумайте, что Бринкер — потомственный ученый. Он вырос в рабочем городке в штате Пенсильвания. Ни его отец, продавец стоматологического оборудования, ни мать, работавшая секретарем, не имели высшего образования. Но им хватило храбрости подарить своему сыну на десятилетие набор юного химика. Одаренный школьник быстренько сварганил какой-то зеленый полимер и заляпал им всю раковину. «Моя мама была так напугана, что отказалась соскребать эту гадость. Но ведь именно такие вещи повышают интерес детей к науке, не так ли? — говорит Бринкер. — До сих пор не могу поверить, что сегодня в набор юного химика не входят настоящие химикаты!»

В 1979 году, защитив в Университете штата Нью-Джерси докторскую диссертацию, посвященную изучению свойств керамики, Бринкер уселся в свой хот-род BMW и отправился на запад страны, в Калифорнию. Он получил место в Sandia National Labs, подразделении Лос-Аламосской национальной лаборатории. Его первой задачей было создание крайне вязкого стекла с использованием процессов sol-gel. Все другие ученые, работавшие над проблемой, включая экспертов по стеклу компании Corning, не смогли добиться успеха: их отвар желировал слишком рано, и в результате получался никому не нужный продукт.

Бринкеру выделили пустой железный стол и пачку бумаги. Он потратил полгода на расчет химической формулы и уравнений, необходимых для разработки нужного полимера. Бринкер предположил, что если в раствор добавлять сначала наименее активные ингредиенты и использовать распавшиеся молекулы воды, то можно избежать проблемы раннего желирования. Sandia направила его в лабораторию Battelle в Огайо, где он в присутствии ведущего на то время эксперта по sol-gel доказал, что его теоретические выкладки вполне жизнеспособны.

Сегодня основные усилия Бринкера направлены на управление гидрофильными и гидрофобными частицами жиров, углеводородов и детергентов. Эти молекулы при соединении с водой образуют красивые массивы цилиндров и колес. Добавьте к этой смеси кварц, как если бы вы делали гипс, и если вы выпарите воду, то получите фоссилизированный кварц, выстроенный в идеально симметричную наноструктуру.

Те же самые отношения притяжения-отталкивания работают и при варке капучино. «Древние греки верили, что весь мир можно описать в терминах любви и ненависти. Примерно так же я вижу науку. Я закладываю эти две простые силы в молекулы, которые использую», — говорит Джефф Бринкер.

Идею одного из последних проектов Бринкера подсказал обитающий в пустыне Намиб жук, который выживает, собирая капли росы, скатывающиеся по специальным канавкам на его крайне гидрофобной спинке. Бринкер пошел дальше и по заказу ВВС США спроектировал такое покрытие, от которого вода отскакивает, как теннисный мяч.

Еще до гонки научных исследований в области антитеррористической деятельности, начавшейся после событий 11 сентября 2001 года, Sandia и Агентство передовых оборонных разработок Пентагона (Darpa) вынашивали безумную идею использования пчел для поиска следов биологического оружия и взрывчатых веществ. Бринкер включился в работу и выдвинул идею пересадки живых клеток генетически модифицированных организмов на спину тараканам, контролируемым феромонами. Клетки должны флуоресцировать в присутствии биологического оружия и взрывчатых веществ.

С тараканами проблем не было, но вот сохранить пересаженные клетки живыми долгое время никому не удавалось. Специалисты Darpa смогли добиться продолжительности жизни клеток всего в двое суток. В 2002 году финансирование проекта армии насекомых было урезано.

Но Бринкер всерьез увлекся идеей поддержания жизнеспособности пересаженных клеток и выбил на продолжение исследований $500 000 у ВВС США. В этом году он сумел увеличить срок жизни клеток до полугода, поместив их на матрицу из кварцевых нанотрубок, окруженных sol-gel. Структура оказалась настолько прочной, что Бринкер и его студенты могли оставить клетки в багажнике в самую жару, и с ними ничего не случалось. Эти же кварцевые наноструктуры, но с другим клеточным материалом могут быть использованы для обнаружения раковых заболеваний. И не исключено, что в один прекрасный день это научное достижение станет основой громкого коммерческого проекта.

Некуда меньше сейчас | Artangel

Nowhere Less Now является частью коллекции Artangel. С момента первоначальной установки в Лондоне в 2012 году новая версия была представлена ​​в галерее Хейворд в Лондоне в 2014 году, Turner Contemporary, Margate в 2016 году и художественной галерее Глинна Вивиан в Суонси в 2017 году.

Выйдя из часовни, я понимаю, что Провидица драматизировала свое многослойное путешествие, чтобы преследовать своих зрителей, как жуткий, незабываемый сон. — Ричард Корк, The Financial Times, 21 октября 2012 г.

.

Амбициозная инсталляция Линдси Сирс «Нигде меньше сейчас» объединяет личные и вымышленные повествования, чтобы рассмотреть, как создается история и воспринимается правда. Проведение связей между 19Часовня Tin Tabernable X века в Килберне, рождение ее двоюродного прадеда, Джорджа Эдвардса, рождение Мины Бергсон, художницы и сестры французского философа Анри Бергсона, и ее собственное рождение ровно 100 лет спустя в тот же день, Провидцы исследуют изображение- изготовление медиумов, мореплавание и миграция. Одно событие влечет за собой другое в мире, где совпадение принимает характер необходимости. Открытие Провидцами семейной фотографии пра-прадеда Эдвардса, сделанной во время службы в британском флоте на Занзибаре, привело ее по его следам на острова у восточного побережья Африки. Многое всплыло на поверхность на этом архипелаге, считавшемся очагом колдовства в Восточной Африке; от арабской принцессы и молодого английского моряка, плывущих по течению Империи, до надписи на многовековом баобабе. Сочетание фотографии, перформанса, видео и анимации  Нигде Меньше Сейчас  симптоматично неустанному поиску Провидцами истины, которая остается неуловимой, когда они ускользают из объектива.

Изображение: вид инсталляции Линдси Провидцы, «Нигде меньше сейчас» на выставке «Зеркальный город» в галерее Хейворд, Лондон, 2014 г. Фотография предоставлена ​​галереей Хейворд.

в Художественной галерее Глинн Вивиан

Суонси, 15 октября 2016 г. — 19 марта 2017 г.

Nowhere Less Now 7 был представлен в атриуме Художественной галереи Глинн Вивиан. В седьмой главе произведения Провидица обращается к коллекционеру, меценату и основателю галереи Глинну Вивиан. Морское прошлое Суонси и история галереи переплетаются в произведении через размышления о путешествиях Вивиана и предметах, которые он собирал.

Изображение: Lindsay Seers, Nowhere Less Now, 2012, представленная в галерее Glynn Vivian, Суонси, в 2016 году. Фото Линдси Сирс Эпизодическая работа была частью «Видеть круглые углы» в Turner Contemporary, групповой выставке, посвященной тому, как художники тяготели к универсальной форме круга, с более чем 100 работами от 3000 г. до н.э. до наших дней крупных международных художников, включая Кристиана Марклая. , Ребекка Хорн и Тестер Гейтс.

Изображение: Линдси Сирс, Nowhere Less Now 5, 2015 г., как показано во время Seeing Round Corners, Turner Contemporary, 2016 г. Фотография: Линдси Сирс

в галерее Hayward

Лондон, 14 октября – 4 января 2015 г.

«Нигде сейчас» Линдси Сир — это видео, в котором ее морское наследие сочетается с рассказом о вымышленном моряке. Спрятанный внутри корпуса огромной перевернутой копии корабля, он задает тон эмпирическому, иногда дезориентирующему путешествию по стране вымысла. — Фриер Барнс, Time Out, 28 октября 2014 г.

«Нигде меньше сейчас» был существенно реконфигурирован и включен в групповую выставку «Зеркальный город» галереи Хейворд. Выставка объединила недавние работы и новые заказы ведущих начинающих и признанных художников, работающих в Лондоне, чьи работы посвящены проблемам, условиям и последствиям жизни во времена, когда цифровое и физическое пространства сливаются друг с другом.

Изображение: вид инсталляции Линдси Провидцев, «Нигде меньше сейчас», 2012 г. на выставке «Зеркальный город» в галерее Хейворд, Лондон, 2014 г. Фотография: предоставлено галереей Хейворд.

Предыдущие презентации

С момента запуска коллекции Artangel, Nowhere Less Now была установлена ​​по адресу

• Художественная галерея Уайтчепел, Лондон, 15 мая — 10 июня 2018 г.
• Галерея Глинн Вивиан, Суонси, 15 октября 2016 г. — 19 марта 2017 г.
• Turner Contemporary, Маргейт, 21 мая — 25 сентября 2016 г.
• Hayward Gallery, Лондон, 14 октября — 4 января 2015 г.

Линдсей Провидцы: Сейчас некуда – обзор | Статья

В прошлый четверг у меня было маленькое приключение, такое волнение часто может вызвать большой город, если только вы немного заранее спланируете. Утро не было многообещающим: шел мягкий дождь, а небо было серым, как старые трусики. Мой пункт назначения не был экзотическим: Килберн-Хай-Роуд, безжалостное переплетение шашлычных и благотворительных магазинов. Когда я добрался до нужного места, полуразрушенной постройки, известной как Оловянная Скиния, я не смог найти путь внутрь. Но тогда… спасение! Кто-то показал мне колокол высоко над моей головой, и вскоре после того, как я позвонил в него, я вошел в одно из самых чудесных мест, которые я видел за долгое время. Для меня это была любовь с первого взгляда.

Оловянная скиния была построена в 1863 году застройщиком по имени Джеймс Бейли. Я говорю «построили», но на самом деле это напрягает. В отличие от других проектов Бейли — он специализировался на домах с террасами, которые до сих пор можно увидеть в этой части северо-западного Лондона — этот появился прямо со страниц каталога. Сделанная из гофрированного железа, она представляла собой плоскую церковь того же рода, что и потные «коробки Бога», которые доставлялись на дальние аванпосты Империи. Он стоил менее 1000 фунтов стерлингов и предназначался только для временного использования. Со временем, как полагал Бейли, местные конгрегационалисты соберут достаточно денег, чтобы построить собственную часовню.

Однако в конце концов этого так и не произошло, и скиния продолжала жить. В 1947 году он был передан благотворительной организации Willesden & St Marylebone Sea Cadets, которая остается его хранителем; сейчас здание внесено в список памятников архитектуры II степени. Это касается только экстерьера, а жаль, ведь именно интерьер заставляет глаза разбегаться. В 1950-х годах внутренняя часть скинии была преобразована группой местных мужчин, чтобы она напоминала внутреннюю часть корабля Королевского флота. Есть иллюминаторы и такелаж, боцманская кладовая и кают-компания, а также настоящий мостик с колесом и полным набором машинных телеграфов. Кроме того, прямо посередине главной палубы стоит 19-й43 зенитная установка.

Не то чтобы я знал что-то об этом сначала. В течение следующих нескольких недель Оловянная скиния станет домом для инсталляции художницы Линдси Сирс (по заказу Artangel, замечательной благотворительной организации, которая стремится вывести искусство из галереи в мир), и это часть ее дизайна, которую посетители узнайте своеобразный характер здания понемногу. Сначала я увидел только кают-компанию с крошечным баром и табличкой, призывающей офицеров проверить, правильно ли они одеты. Здесь вы ждете, прежде чем начнется шоу, и это восхитительно.

Провидец работает в кино, создавая сложные повествования, которые в основном являются вымыслом, но уходят своими корнями в автобиографию. Когда она начала разговаривать с людьми в Артангеле, они отвели ее в скинию на своего рода свидание вслепую, и я предполагаю, что, как и я, она сильно влюбилась. Однако для нее здание имеет дополнительный резонанс. Великий прадед Видящих, Джордж Эдвардс, родившийся в 1866 году, был морским кадетом, присоединился к торговому флоту и отплыл на Занзибар, где участвовал в британских усилиях по ликвидации местной работорговли. Посмотрите на стены кают-компании скинии, и, возможно, вы найдете фотографию Георгия. Вы не можете пропустить его. У него характерная внешность. Его глаза были разного цвета.

Фильм Провидцев, Сейчас в никуда , показан на двух экранах, один плоский и круглый, другой сферический. В мерцающем сумраке думаешь, конечно, об линзах, о глазах Джорджа. Но эти экраны также наводят вас на мысли о человеческих яйцах (его состояние, гетерохромия, было генетическим) и иллюминаторах. Повествование многослойно и стабильно, как зыбучие пески. Он обращается к жизни Джорджа на борту HMS Dragon, но также и к будущему, в котором фотографии были запрещены (те, кому посчастливилось владеть фотографией, должны смотреть на нее тайно, собираясь вместе с другими во временном сооружении, мало чем отличающемся от скиния). Провидица также едет на Занзибар, где в конце концов утонул Джордж, и в Дар-эс-Салам, где находит еще одну церковь из гофрированного железа. Вопросы без ответов тяжело висят в воздухе. Что заставило жену Джорджа, Джорджину, носить платье такого странного масонского покроя? (Видящая снимает себя в чем-то подобном, с жуткими результатами.) Что случилось со сводной сестрой Видящей, которая пропала без вести в детстве? И это ее дядя вырезал свое имя на огромном баобабе на Кладбищенском острове, или какой-то другой моряк по имени Джордж?

Через 20 минут фильм заканчивается.